Занималось раннее воскресное утро. Чуть примораживало. Я торопливо набивал патроны, чтобы успеть к перелету гусей. Теща моя, Авдотья Павловна, хлопотала у плиты, готовила завтрак. В жаровне шипело жаркое из гусятины. Из домашней, разумеется. 
А с улицы доносилось горластое гоготанье тещиного любимца – гусака, который величественно обхаживал двоих безропотных гусынь. Это гоготанье и натолкнуло меня на увлекательную мысль: поохотиться с подсадком. А что, охотятся ж люди? Но вся сложность проблемы упиралась в Авдотью Павловну. Она, что называется, души в гусаке не чаяла. Больно хороший вожак был. Разрешит ли?

Однако я убедил тещу, пообещав добыть нескольких дикушек. И только первые лучи солнца пробили горизонт, как с рюкзаком и двустволкой за плечами я отмахивал уже охотничьи километры. В руках у меня была ивовая плетенка, из которой то и дело доносилось угрожающее шипенье.

И вот мы на месте. Тещин «любимец», к ноге которого я предусмотрительно привязал шнур с булыжником, вытянув шею, усердно и призывно гогочет. А я, притаившись в копне соломы, напряженно вглядываюсь в небесную синеву.

Через некоторое время послышался тяжелый свист крыльев. И, снижаясь, к подсадку стала приближаться гусиная стая. Птиц было так много, что у меня зарябило в глазах.
– Есть добыча! – подумал я и взял на изготовку. Но, увы, мой подсадок взмахнул крыльями и, издав протяжный клич, рванулся навстречу дикарям. Шнур лопнул. Булыжник плюхнулся в стерню. А гусак уходил все выше и выше. На ноге его чуть заметным болтался обрывок привязи. Вскоре он присоединился к дикарям и вместе с ними опустился за высокий холм.

Проклиная в душе и гнилой шнур, и строптивую птицу, я что есть мочи пустился к холму. Но только поднялся на его вершину, как стая вновь снялась и, покружившись, стала удаляться. Я взвел курки и прицелился. Но, вспомнив о предстоящем объяснении с тещей (если, не дай бог, подшибу своего), беспомощно опустил стволы. Не разобрать ведь в таком табуне, который из них домашний! А стая улетала все дальше и дальше. До слуха моего еще дважды доносилось знакомое гордое гоготанье. И все стихло.

Удрученный и уставший, подходил я к дому. А впереди еще предстояло неприятное объяснение с тещей. Мозг мой лихорадочно работал. И выход был найден. Забежав к другу, я занял у него денег «до завтра» и махнул на базар. Выбрав самого крупного гуся с опереньем, похожим на своего беглеца, я принес его домой и препроводил к скучающим гусыням. Чужак не гоготал.

Сколько уж дней приглядывается теща к своему «любимцу». И с боку подойдет, и спереди, да все головой качает: «Не тот гусак стал… не тот! От стрельбы на охоте переменился, поди».

Николай Лунев.